Выставка «Местные истории»
Летом 2022 года Ассоциация «ЭХО» проводила конкурс сторителлинга «Маленькие истории большой Карелии». Основная идея конкурса заключалась в том, чтобы с одной стороны, вовлечь местное сообщество в фиксацию локальных событий и местных историй, а с другой — развивать умение рассказывать небольшие истории доступно и интересно. Мы хотели собрать небольшие импровизированные рассказы о Карелии в стиле повествования, основанные на переосмыслении краеведческих фактов, местных баек, рассказов старожилов, личных и семейных историй. В конкурсе могли принимать участие пишущие и начинающие писать истории участники, независимо от возраста.
В течение лета мы собирали истории жителей и гостей республики, все работы публиковались на странице Вконтакте «Сельский блогер».
Всего на конкурс поступило более 100 небольших рассказов от более чем 50 авторов из разных уголков Карелии и других регионов России. Темы рассказов самые разные: воспоминания о детстве, семье; впечатления о путешествиях, природе и деревенском празднике; об интересных односельчанах, событиях. Жюри определило 10 победителей конкурса в разных номинациях.
Работы победителей конкурса «Маленькие истории большой Карелии» стали основой для одноимённой виртуальной выставки. Здесь мы публикуем истории победителей и фотографии, сделанные авторами рассказов. Благодарим участников за смелость и живые эмоции, которыми они поделились в своих рассказах. В этих маленьких историях так много тепла и любви к родным местам, к родным и близким людям!
Конкурс сторителлинга «Маленькие истории большой Карелии» проходил в рамках проекта «Интерактивное краеведение: хранители места и формирование локальных смыслов» при поддержке Фонда президентских грантов.
Про доверие, напряжение и дырочку на ботинке
Лёка ЧУРАКОВА, с. Святозеро, Пряжинский национальный район
В городе и в деревне люди по-разному одеваются. Одни и те же люди, в том числе. Очевиднее это заметно по детям. В песочнице большого города обычно сидят модные и удивительно чистые для своего возраста ребята. А в деревенской песочнице дети того же возраста рыхлят песок босыми ногами и по их подвыгоревшим футболкам часто можно определить — в каких кустах и какой ягодой они только что лакомились.
Многие меняют свои привычки в одежде на время пребывания в деревне и наоборот — на время пребывания в городе. Посему, общая картина всегда плюс-минус соответствует. Почему? Мне кажется, ответ спрятан, с одной стороны, в напряжении, а с другой — в доверии. В городе мы меньше доверяем окружающему миру. Частота мелькания незнакомых лиц зашкаливает. Мы больше напряжены.
В деревне мы, так или иначе, знаем всех. Видим одни и те же лица каждый день, мир более узнаваем и понятен, мы более расслаблены. Есть особое чувство узнавания: когда встречаешь односельчанина в далёком городе-миллионике. Я уже не говорю про то, как выезжаешь в город — и везде свои мерещатся. На мой взгляд, степень напряжения и влияет на нашу возможность (или невозможность) выйти на улицу в подвыгоревшей футболке. Когда трудовой Буднь нас отпускает, мы приходим домой и надеваем ту самую «подвыгоревшую футболку», потому что дома можно расслабиться. Подобно этому мы переодеваемся в деревне. Деревня — это тоже дом. Где все свои. И даже с дырочкой на ботинке тоже можно.
Удачный день
Наталья ФОМИНА, п. Чална, Пряжинский национальный район
Дядька по имени СЛУЧАЙ куда-то запропастился в эти выходные, и поэтому никто не мешал воплотить наши планы, а планы были такие — ОТДОХНУТЬ. Кто-то отдыхает в клубах, салонах или на дачах. Мы отдыхаем в лесу. Хотели, правда, сначала рвануть на рыбалку, но потом решили ограничиться просто «тихой охотой», то есть — по грибы. Поехали. Возможно, уроженцам пальмовых краёв наша природа покажется неказистой, но это не так! Невозможно не любить эти хороводы берёз, зеркала лесных озёр, ковры болот...
Красоту можно найти везде: в прозрачной воде лесной ламбушки, высохшей коряге, мшистом камне. А воздух! Лесной воздух — это настоящий коктейль: запах древесины смешивается с ароматом ягод, ближе к болоту отчётливо проявляются нотки багульника. Хозяин леса в этом году не особо щедр на грибные дары, но на хорошую жарёху мы «наохотили». Вышагивая лесными тропами, удалось не только насобирать грибов, но и полакомиться черникой, костяникой. И самое главное, если мы попали в лес, то неизменная традиция, завершающая наши лесные путешествия — лесной чай. Никакие «каркадэ» или «зелёные» не заменят волшебный аромат лесного чая с дымком. Сидя на замшелой коряге и потягивая душистый чай, понимаешь, что день удался.
В поисках потерянных сокровищ
Ирина ВЛАСОВА, г. Петрозаводск
На юго-западном побережье Онежского озера в 80 километрах от Петрозаводска в устьях рек Шелтозерка и Сарбахта разместилось уютное село Шёлтозеро — центр проживания северных вепсов. Впервые Шёлтозеро упоминается в 1543 году в жалованной грамоте новгородского архиепископа Феодосия. Вепсы — малочисленное коренное население Карелии, наряду с карелами и финнами, относится к финно-угорской группе народностей. По мнению учёных, первые упоминания о вепсах, произошедших от потомков древнего племени Весь, относится к VI веку и находятся в Радзивиловской летописи.
Листы Радзивиловской летописи
Верования вепсов сходны с верованиями карелов. Они верили, что у всего есть свой дух. Особенно почитался дух воды, и чтобы его задобрить нужно было приносить жертву. К счастью, в качестве жертвоприношений использовалось съестное. Видимо, дух был очень сильно голоден. Мощным оберегом от злобных духов, а таких хватало, являлась щучья голова, которую вешали над дверью. В то же время, в поверьях у карел — щучья голова, подсунутая под порог дома, приносит всяческие несчастья.
Основу хозяйственной деятельности вепсов составляло сельское хозяйство. Удивительным было узнать, что кузнечик считался символом плодородия. По поводу кузнечика в вепсском языке существует много пословиц и поговорок, которые подчас противоречат друг другу и означают абсолютную противоположность. Кроме сельхозпродукции, в основу питания вепсов входили дары леса и, как и у других финно-угорских народов, хозяином леса был, конечно, медведь. После окончания сбора ягод и грибов, перед уходом из леса, следовало оставить пригоршню ягод или несколько грибов Хозяину.
С XIX века в Шелтозерской волости начинается промышленная добыча камня: малиновый кварцит, габбро-диабаз. Камень шёл на строительство мостов, дворцов в обе российские столицы, а также за границу. Так, например, саркофаг Наполеона отделан малиновым кварцитом Шелтозерского происхождения. Но камень сам себя не доставит, и мосты с площадями сами себя не построят, поэтому вместе с полезными ископаемыми из села уходили на промысел и мужчины. Шелтозерский вепсский этнографический музей им. Р. П. Лонина находится в доме семьи Мелькиных постройки 1814 года. Мужчины этой семьи также ходили на заработки в Санкт-Петербург. Более подробно об истории села и вепсской культуре и быте вам расскажут сотрудники музея — очень увлечённые и открытые люди.
В завершении экскурсии по удивительному, очень камерному, уютному, домашнему музею было представлено выступление вепсского народного хора. Меня тронула открытость и радушие этих очень увлечённых своим делом людей. Хочу отметить, что я уже была знакома с этим коллективом, и раньше у них были другие концертные костюмы. Теперь я обратила внимание на то, что по низу передников у участниц хора пришиты маленькие колокольчики. Зачем они здесь? Ну раз пришиты, значит так решила руководитель хора. А когда началось представление, я пережила смутное непонятное ощущение, как будто на сеновале, а концерт проходил на сеновале старинного дома, оформленного как концертный зал, стрекочут кузнечики. Помните, я выше писала, что кузнечик символ плодородия у вепсов. Так вот, стрекотание издавали звенящие колокольчики, что добавило эмоциональных красок в восприятие концерта.
Репертуар хора построен на мифологии вепсов, раскрывающейся через путь, который проходит каждый человек. Тексты песен, как и в русских песнях-сказках, перетекают из одного действия в другое.
Который сейчас час?
Наталья ГРОМОВА, г. Петрозаводск
Который час? Мы любили задавать этот вопрос взрослым, пробегая по улицам нашего беззаботного детства. Не для того, чтобы сверить часы и куда-то поспеть, а чтобы посмотреть, полюбопытствовать — а как нам ответит прохожий, с охотой ли? Хотелось впитывать от жизни ВСЁ, в том числе, и научиться общаться с более старшим поколением.
В деревне у бабушки всё было чуть-чуть не так. Там мы уже не интересовались временем вовсе, а бегали, пожалуй, даже во сне! Но вовсе не праздно, а с затеями, играми, поспевая заниматься необходимыми делами по хозяйству. Помощники, возможно, мы были аховые, но старались:
— Кололи дрова и складывали их в поленницу. Бывало, поленницы, сложенные неумёхами, рушились сразу же. Но так ли это трагично!
— Ходили по воду к колодцу, что у дома Mit’an Anni, падали с вёдрами, перебираясь через шаткий мостик через канаву из скользких жёрдочек, но ничуть не пытались схитрить — набрать взамен неколодезной воды для самовара, а черпануть из озера — вот оно же, прямо у бабушкиного дома! Упорно возвращались на колодец..., самовар — это святое :-).
— Зазывали вечером на постой овечье стадо — «Э-э-эсти! Эсти, эсти, эсти»... Этот протяжный, самобытный карельский клич — ну, как же он хорош! Первый раз произносится «Esti» с протяжкой гласной, потом три раза коротко — и никак иначе! Хозяйки звали кудрявых питомцев певуче, громко. И мы подражали им — на всю деревню, стараясь! Lambahat (овцы) удивлялись, видимо, но шли! А внучата радовались: получилось!
— Громче женского «Esti» было только мужское, пастушье «Hoino! Hoino!» — так гнали на выпас и обратно коровушек.
А за право быть зачисленными в «команду тружеников сенокосной поры» чуть ли не боролись с помощью «хорошего поведения» и трогательно-умоляющими глазёнками. Сенокосные угодья жителей Степан Наволока находились на другом берегу Коткозера, а ездили туда лодкой, по воде. Понятно, что количество мест было ограничено... И не страшили нас ни ранний утренний подъём, ни полуденные оводы, ни перегруженные лодки, идущие вечером чуть ли не вровень с поверхностью озёрной глади.
Сенокосу предшествовал ВЕЛИКИЙ ПРАЗДНИК — Петров день, 12 июля. В этот день в коткозерских окрестностях, где было принято стряпать šipainiekat da keittinpiiruat (калитки и сканцы) ежедневно, пахло пирогами ещё больше! Хозяева доставали запылившиеся на шкафу гармошки, вытаскивали на улицу самовары, а мы, мы, дети, наблюдали за всей этой праздничной суетой, наполненной звонким карелоязычным разговором, с вожделением — праздник! А завтра сенокос! Может, возьмут?
С тех пор минуло время. Рады бы заброшенные сенокосные угодья, чтобы по ним пробежалась острая коса, да нет ни косарей, ни ребятишек, стремящихся на покос по-взрослому, да и деревень уже почти нет! Однако, мы всё-таки остались в том детстве, несмотря на сединки, морщинки... Вот уже и у нас внуки, и мы делимся с ними своими секретами и навыками. Тащим их, по возможности, в свой заветный родовой край, на берег Коткозера, в тот самый Петров день чаёвничать из самовара с колодезной водой. Ведь, только обучив своих потомков искусству плетения «карельских бусиков и часиков» из озёрной желтоглазой кувшинки, можно найти ЖЕЛАННЫЙ ответ на вопрос:
— Который сейчас час?
— Детство...
Степан Наволок, побережье оз. Коткозеро, Олонецкий район, Республика Карелия
Июль 2022 год, Петров день
Последний причал
Татьяна КАНЬШИЕВА, г. Беломорск
Вся жизнь поморов связана с морем: здесь они испокон веков ловили рыбу, охотились на морского зверя, добывали жемчуг. Славились поморы и как искусные судостроители и мореходы, а секреты строительства поморских лодок передавались из поколения в поколение. Проходя, по берегу моря зачастую можно увидеть старые брошенные деревянные лодки, видавшие на своём веку и шторма, и моряны*. И невольно задаëшься вопросом: почему до сих пор лодки никто не разберёт на дрова?
Ответ кроется в поморском обычае, который гласит: ломать или сжигать лодку — к беде. Морская лодка должна умирать на берегу, пока её окончательно не разрушит само время. Поэтому и сегодня на берегу Белого моря можно увидеть останки отслуживших своё старых лодок, и никто из коренных поморов не пытается пустить их на дрова или сжечь.
Слышала, что из двух разбитых бурями лодок поморы нередко собирали одну целую, крепкую лодку, пригодную для морского плавания. Традиционное поморское судно, по сути, это деревянный конструктор, где детали соединяются не гвоздями, а прочными корнями можжевельника или ветками ели (вичьём), поэтому лодку можно было легко разобрать и снять необходимую деталь.
Шторма на море — не редкость. Прибойной волной выбрасывает на берег водоросли, тресту*, ракушки, звёзды, рейки, потрёпанные рыболовные снасти и т. д. Вот и сегодня, собирая выброшенные на берег после шторма деревянные рейки (очень нужны на даче!), я нашла останки киля* лодки. Гвозди в нём напомнили мне ещё об одной традиции: первый гвоздь в киль лодки или корабля поморы забивали через подкову, которая по поверью защищала корабль от беды.
На расстоянии ста метров от первой находки обнаружила обшивку лодки. Это была верхняя часть борта, на которой закреплена металлическая табличка с восьмизначным номером и буквами. В молодости я видела подобные таблички на борту деревянных лодок и такие же номера — на стационарных моторах «ломай нога»*. Судя по тому, что останки киля и борта выкрашены в один цвет, можно предположить, что это части одной лодки.
В этот день мне везло, ведь была и третья находка: небольшая деревяшка, покрытая зелёной плесенью. Я не сразу разглядела, что в руках у меня балбера*. Это поплавок из ёлки для рыболовных снастей. Давно не встречала, чаще встречается покрут*, который служит поплавком на верхнице* рыболовной снасти.
Вот такой поморский день! Белое море подарило встречи со старыми лодками и подбросило на берег интересные находки. «Без Моря-Морюшка поморам не жить. Вся наша жизнь тут, в ём — и радости, и горюшко», — говорит поморская пословица.
*моряна — резкий, сильный ветер, дующий с моря в устьях рек;
*треста — сухой камыш;
*киль — балка, которая проходит посередине днища (начиная от носовой части и заканчивая кормой);
*«ломай нога» — стационарный лодочный мотор, который заводился усилием ноги на педаль (местное);
*балбера — поплавок из ёлки для рыболовных снастей (мерёжа, сеть);
*верхница — верхняя подбора в рыболовной снасти, оснащается поплавками;
*покрут — поплавок, изготовленный из полосок бересты скрученной в свиток.
Картинки детства
Елена ГОРОХОВИК, г. Беломорск
Помню своё детство, поездки к бабушке и деду в поморское село Сухое. На лето набивалась в доме внуков целая горница. Как справлялась бабушка с нами, ведь что только мы не устраивали! А ещё всех накормить-напоить надо было. Запомнилось, как готовила она суп из сушёной наваги — «сущика», как она её называла. А мы тайком таскали рыбку из большого мешка у русской печки. Ещё помню, как готовила она «беломорку на корке» по сухонскому рецепту. Не забыть тот аромат и вкус свежей выпечки, хруст румяной корочки. А как мне нравился мякиш, пропитанный рыбным соком... Нравится и теперь. Рецепт сохранился в семье, и я тоже готовлю «селёдку на корке». Ну и поделюсь с вами, расскажу, как готовила моя бабушка Нина: полстакана тёплого молока, чуть меньше половины стакана растительного масла, щепотку соли и пол чайной ложки соды. Добавить муки, сколько возьмёт жидкость. Так, чтобы получилось не очень крутое тесто, но и к рукам не липло. Выложить на тесто беломорочку — и в духовку, до румяной корочки.
Бабушка Маруся
Марина РАСКИДНАЯ, г. Петрозаводск
Летом я, как правило, отправлялась с папой на комете в деревню к бабушке в Заонежье. Жила она в посёлке Ламбасручей. Одна дорога туда уже была целым приключением для меня. Пристань Речного вокзала, толпы людей с вещами, летнее солнышко, крики чаек и наш летний транспорт до бабушки — комета. Поездка в 1 час 50 минут до Великой губы была поистине захватывающей. Помимо жителей Карелии на комете с нами добирались туристы до острова Кижи. Шум, гам, новые эмоции. Иногда удавалось выйти на трап в задней части кометы и наблюдать красивый водный шлейф и брызги от моторов. Волосы развивались от сильного влажного ветра, было чувство свободы... Свободы от городской суеты и школьных занятий.
Из Великой Губы мы ехали до посёлка на рейсовом автобусе. Там нас встречала у старой покосившейся калитки бабушка. Мобильной связи тогда ещё не было, и бабушка узнавала о нашем приезде от моей тёти, у которой стоял дома стационарный телефон. Она жила достаточно далеко от бабушки, но никто не ленился пройти полдеревни, чтобы обрадовать родственников хорошими вестями.
Что я помню о своей бабушке Марусе...
Говорила она не как горожане, а со свойственным заонежским акцентом: «пой'дем, чаю попьём». Ударение ставила в словах на первый слог. Чай в доме бабушки пили исключительно из маленьких чашек и много, наливали горячим и потом, чтобы не обжечься, пили из блюдец. У бабушки была своя любимая чашка, из которой пила только она. Чай бабушка любила пить с молочным сахаром, который делала сама. В печи готовила карельские калитки с картошкой, творогом и кашей. Когда раскатывала калитки всегда приговаривала: «Тесто для калиток должно быть тонким, чтобы почти не чувствовалось. Вот эта тонкая скалка лучше всего раскатывает тесто. Она мне досталась от мамы. Теперь таких не делают». Достав калитки из печи, бабушка смазывала их растопленным сливочным маслом. И мазала их несколькими чёрными перьями, смотанными вместе какой-то тряпочкой. Бабушка изредка делала в печи топлёное молоко. И всё время сетовала: «Печь уже не та, старая, не так получается, как положено».
Мы с бабушкой часто ходили в лес за грибами и ягодами. Бабушка говорила: «В лес надо идти с хорошими намерениями и мыслями, лишних веток не ломать, лесу не вредить. А то заплутаешь, и выйти назад не сможешь. Леший тебя будет путать. А если идти с добрыми мыслями, то много грибов и ягод принесёшь домой. На голову лучше надевать светлый платок, меньше комары будут кусать».
Когда был рыбный сезон, папа ходил на берег и покупал у местных рыбаков целое ведро ряпушки. Потом, сидя на крыльце, мы все вместе её чистили. Бабушка говорила: «Другие её (ряпушку) готовят так, с кишками. А я не могу, надо почистить». Иногда попадалась рыбка с икрой, тогда бабушка откладывала её в отдельную миску и потом жарили на чугунной сковороде.
Жареная молодая картошечка с грибами, луком и сметаной — было нашим любимым летним блюдом. А перед сном я любила выпивать чашку простокваши с черникой.
Бабушка спала на высокой металлической кровати, низ которой обрамлял подзор. Спала она всегда в платке. Перед сном всегда молилась перед иконой. И только после этого ложилась спать.
Пару раз ходили с бабушкой на кладбище, 5 км пешком. Около кладбища всегда росло очень много хорошей малины. Но бабушка говорила, что рядом с кладбищем ничего собирать нельзя. И с кладбища ничего нельзя уносить. Такой обычай.
Бабушка каждое лето сажала морковь, свёклу, лук, огурцы, помидоры, кабачки, картошку. Хранили всё это в «яме» — специальном месте под землёй, накрытом деревянной крышей. Почему-то ямы всех домов были собраны в одном месте, на въезде в посёлок.
Вот маленькая часть из моих детских воспоминаний о летних каникулах, проведённых у бабушки в Заонежье...
Чертовкин остров
Анастасия СПИРИНА, г. Москва
Туристическая группа побежала по куйпоге со скоростью горных козлов, на отливной полосе оголились камни, обычно скрытые приливом. Ушедшая вода позволяет дойти до Белужьего мыса по берегу. Именно с него открывается вид на тот отрезок моря, где белухи разыгрывают спектакль перед человеком, выныривают своими белыми спинками из воды и заставляют туристов щелкать фотоаппаратами. Наблюдение за белухами — одна из туристических фишек Мягострова, ну и дополнительный плюс — здесь ловит связь, с вершины мыса можно даже пролистать ленту соцсетей и выложить пару фоток, а уж смс отправить — плёвое дело. Туристы по нескольку раз в день ходят к мысу и наслаждаются окружающей обстановкой.
На второй день скачешь намного шустрее, чем в первый, ноги уже уверенно прыгают от камня к камню, координация натренирована, но икры предательски трещат с непривычки, однако ботинки уже не скользят. Вот и сейчас команда из одиннадцати женщин и Андрея, который здесь выполнял функцию неофициального гида снова пошли по известному маршруту, кому позвонить, кто белухами не налюбовался, ходили толпами ещё и потому, что остров этот дикий, большая его половина — лес, где хозяин медведь, очень часто он забегал в лагерь и заставлял людей по два дня сидеть в туалетной будке от страха.
По дороге на Белужий мыс, возле Чёртовой избы — старой, покосившейся хаты, с надписью «ИНВ № 19», в которой укрывались от шторма колхозные рыбаки, была пришвартована лодка. В Белом море редко можно встретить чужие судна, как правило в этом районе из заезжих только катамараны, катера — все с туристической базы, да лодки деревенских рыбаков. Местные всех знают наперечёт и поэтому если в водах проплыло неизвестное судно, о нём сразу начинают судачить: кто таков и зачем здесь.
Самоубийка — одним словом охарактеризовал её Андрей, он первым на правах единственного мужчины подошёл к ней и тут же отпрыгнул: возле кормы на коротком поводке была привязана собака, мелкий чёрный щенок дворовой породы. Видимо, он устал настолько, что даже лаять не было сил, щен поставил лапы на бортовину и завилял хвостом.
Андрей осмотрел лодку внимательно, и сразу сложилось ощущение, что приплыла она сюда из 1960-х годов. Внутри обитая жёлтым пенопластом, места здесь мало даже ребёнку, её цвет темно-серый, аккурат под деревенские избы, которые стоят на ветру уже шестой десяток.
— Пни её и развалится, — сказал Андрей и потеребил бортовину. Он удивился, как некрепкие стены лодки не остались у него в руках — «Она же гнилая». Туристки тоже осмотрели местную достопримечательность, кто-то даже сфотографировал. Собака присела и подмела хвостом песок. Она была привязана к лодке старой, местами подранной шлейкой цвета хаки. Пёс был дружелюбен, залился бодрым лаем на чужаков. Андрей посмотрел — от лодки по песку шли следы сапог размера сорок второго — сорок третьего, это он мог определить так как самого природа наградила сорок шестым. А это стандартный, мужичка среднего роста и телосложения.
— Отлить побежал, наверное, хозяин, да? — спросила одна из туристок и потрепала по морде пса, он весело запрыгнул на неё, поставил передние лапы на живот. Это предположение было логичнее всего, корабль (посчитаем это слово синонимом к лодке) пришвартовался к берегу по причине того, что капитану, который отправился в одиночное плавание, приспичило в туалет. Высунуться из лодки и сделать дела в этой посудине невозможно, сразу перевернешься на бок, поэтому единственный выход — сойти на берег.
Андрей подумал также, что человек зашёл в избу: либо любопытство пробрало — что за здание такое на берегу, либо устал и ушёл в тишину, под навес подрыхнуть часок-другой. Зайти в избу и разбудить было бы неприлично, да и вдруг — это охотник, с ружьём в обнимку спит, тут кашлянёшь, а он спросонья нажмёт на курок. Да, может и охотник пошёл вглубь леса, но тогда собаку с собой почему не взял, хотя этого щенка, он взглянул на собаку, первого проберёт медвежья болезнь, если встретится он со зверем.
Андрей пытался найти рациональный ответ. Бабы верещали рядом каждый о своём, потом любопытство туристическое улетучилось, лодка стала не интересна, и они побрели к лагерю. Скоро обед, а значит надо готовиться к нему. Что сегодня подадут на стол — это новая мысль, поселившаяся в умах отдыхающих.
Ближе к вечеру Андрей уже один пошёл на Белужий звонить. Лодка на том же месте, подойдя ближе он понял, что собака уже не так весела и начала поскуливать. Он ещё раз обошёл вокруг лодки, внутри ничего не изменилось. Следов новых нет, никто к ней не подходил. «Нет, ну нельзя на такой лодке по морю кататься, даже в штиль, а шторма здесь постоянно в это время года. Максимум, по тихому пруду или карельскому озеру», — рассуждал он вслух. На обратном пути с мыса он решил зайти в избу, бывал он там часто, поэтому мог констатировать — здесь никто не появлялся, изба была закрыта на щеколду так, как он запирал в последний раз. Лодочник в избе не появлялся.
На следующее утро, сранья ему уже туристы-жаворонки донесли, что воз и ныне там. Лодка стояла, собака спала. Рядом закопанные ее экскременты. Андрей собрал со стола паштет и вчерашнюю гречку с тушёнкой, отнёс её псу. Собака была грустна, но поела все с аппетитом, даже миску (кто-то из предыдущей группы забыл свою походную миску, вот она и пригодилась) вылизала.
Когда к вечеру хозяин не появился, собаку решили взять к себе, Андрей написал записку и засунул её в щель между бортовых досок. Оповестил хозяина, что собака в лагере, как подойдёт к лодке, пусть придёт за ней — уж очень хотелось Андрею увидеть этого смельчака, который на такой «погибайке» в море вышел, или не человек это вовсе. Прошло четыре дня, пёс прижился среди людей, увязывался за всеми, бегал и вилял хвостом, записка тем временем совсем раскисла, от дождя чернила потекли, и сама она приуныла и почти размылась.
Андрей позвонил в деревню с Белужьего мыса, поглядывая в сторону лодки, она чёрным пятном вырисовывалась на жёлтом песке: одинокая, разбитая, прибывшая будто из прошлого века. Осязаемая, но не реальная. Ему сказали, что никто такую лодку не знает, не местных рыбаков, точно. От их деревни она не отчаливала.
Остановка на Мягострове — последняя в списке обязательных, отсюда уже в деревню, а дальше — на поезд до дома. Оставалась последняя ночь на острове, начинало темнеть, Андрей спустился с Белужьего мыса и пошёл до лагеря, остановившись возле лодки он прислушался, принюхался, как ищейка порылся в лодке. «Какой же чёрт тебя принёс», — сказал он и сплюнул. Вдруг он услышал шорох, какой-то шёпот, ветер поднялся не со стороны моря, а от леса, в избе скрипнули старые бревна. Птицы закружили как перед дождём. Ему стало не по себе, возле чёртовой избы — чертовщина какая-то. Он пошёл в лагерь, нужно было собирать вещи. Собаку решено было отвезти в деревню.
Эта ночь была на удивление тёмной и ветреной, туристический домик раскачивался, хотя стоял на основательном фундаменте. Андрей не спал, было душно, сквозь шум ветра слышались шаги, собака заливалась лаем, она была привязана к беседке — здесь ей соорудили подобие лежбища.
Пёс начал скулить и рваться с поводка, Андрей чувствовал, что кто-то смотрит в его окно, тень падала, но взглянуть оппоненту в лицо не было сил. Внутри домика горела свечка, он уже решил, что пора её потушить и на боковую, как в дверь постучали, легко, практически не слышно. Он поднялся с кровати и подошёл, резко распахнув дверь, и уже приготовился встретится лицом к лицу с незнакомцем, но там никого не было, только порыв ветра пролистал страницы открытой на столе книги. Андрей вышел на крылечко и осмотрелся — на крюке висел спасательный жилет, ремни с пластмассовыми зажимами развевались на ветру как косы. Собака на поводке неистово носилась, то поскуливая, то завывая. У него защемило под ложечкой как после нескольких килограммов кислых ягод. Он вышел из домика и пошёл в избу, там спали мужики и была свободная кровать, здесь ему оставаться было не по себе, боялся он взгляда нежданного гостя.
Вечером, по куйпоге карбас с ещё одним дополнительным пассажиром на борту отчалил от берега Чертовкиного острова, хозяин лодки не объявился, она продолжала чернеть и гнить на берегу, казалось, от нескольких дней стояния постарела ещё больше, быстро горела на солнце как гриб-навозник и стала совсем рухлядью.
Он наблюдал за ней в бинокль, всё дальше отплывая от острова, и когда изображение совсем потеряло фокус Андрею показалось, что кто-то возле лодки помахал им рукой.
P.S. Cобака прижилась в деревне, теперь это маститый кобель по имени Бимка, сильный и смелый. Лодку отшвартовали на буксире на другой остров, там и оставили, никто за ней так и не явился. Хозяин её неизвестен.
Слово о хлебе
Андрей САЛИН, г. Пушкино, Московская обл.
Вот что я скажу, это место... Когда магазин в селе есть или лавка приезжат — наперво хлеб разберут. А кто в город по делу — тому наказ: сколько-то хлеба и булок там купи, не лишними будут. А что не съистца — и то сохранитца. Как ко мне внуков навезут, оне в один голос: «Дай сухариков баушка — скусные они у тебя!». Но есть и такие, знаю, кто от хлеба возьмёт чуток, а остальное у него загливеет, на выброс пойдёт или овцам соседским на подкорм. Я как вижу, что несут пакет с пропащим мучным, пеняю: «Не дело это — хлеб скотам метать! Христос со своих рук хлебами народы питал. А вы сами себя со скотом в один ряд прочите, так Бог всё видит — слезу не лейте, ежели и с вас шерсть стричь будут!».
Ну иной раз круто слов прибавлю — но за тот грех сама отвечу. Это я о хлебе так, что знаю ему цену настоящу. Долго ли от тех лет, когда деды и отцы нас за едину крошку, на пол сроненную, вожжами вразумляли? Хлеб о Поморье трудно родился. Море — наше поле. А земля трухлява, болотна, а то — глина и песок ржавой. Для меня-то уже хлеб всегда завозной был. А деды мои — те помнили, как ростили его на полях за сёлами: промыслы морски и отхожи на мужьях, а хлебно дело для жонок, у кого семья больша и рабочи руки есть. На лето нет приметы: како будет — никто не знал. Сыпали в посевное по горсти ржи и ячменя: кто кого перерастёт, кому больше погоды выпадет? Ежели тёпло лето — ячмень колос нальёт, а холодно — к августу рожь выстанет. Махоньки таки былинки, но хлеб! Жали с бережением, чтоб ни едина зерна не обронить. Пшеничного тогда почти не видали — за диковину белых булок из города привозили ради праздников. Бела мука отдельно хранилась — в ржано её сыпали мало по горсти, чтоб тесто бродило. Ещё говорили, что в давние годы при лесных скитах на Выгу хорошо приобвыклись хлеб ростить. Старой веры там народ работящий был, и себя кормили, и на вывоз у них всегда водилось. Но тех полей и прадед мой уже не застал.
Помню, как мама хлебы ставила — всегда поясняла для нас, дочей, что и как делать. Муку сеяли сквозь мелко сито — камушок отобрать и чтоб комочки раструсить. Опара всегда была — берегли её как живое, обновляли. Печь чисто топила, будто и без сажи. Руки и себе, и нам в трёх водах мыла, платы белые на голову, чтоб волос не упал. Сама в колхозе ударница, а кажду покатуху покрестит мелко. Покатухи — это чашки таки деревянны были, в них хлебы округляли. Всё в чистоте наставляла — и в помыслах, чтоб не было брани или злобы. От той скверны, баяла, хлеб крут и горек бывает. Один раз, помню, от отца дверь закрыла, пока ставила — злой тот чёй-то пришёл, ругалсе крепко. Так знала, что грех так с хозяином. А не пустила, пока не вымесила и не прибрала всё. Сейчас так ли ставят? Иной раз хлеб купишь, а он как глина...
А-от война была — голодно время, страшно! Так мы мешки на сарае потрясем, мышины катышки отсеем и к щепоти мучной пыли — по шесть горстей моха болотного толкли. У кого силы были — сосновое подкорьё драли. А мы, дети тогда малые, мохом спасались. Выбирали ещё который побелее, идём с болота — важно так, будто настоящие снопы несём! Насушим, в ступе перетрём: «Мамо! Муки скель у нас!». Серы таки олашки получались, на воде. Во рту как колючу стельку валёну жуёшь, а попадётся комочек мучной — сглотнуть в радость! Нам-от свезло, выжили от той радости... Ну сейчас другие времена — кто ж то теперь помнит? А у меня, как хлебну корку загублену вижу — слеза каплет, и с той каплей жизнь будто короче...
Кратко слово. Но нужно ли ещё прибавлять?